Храп, крики и блатняк, но утром я отомстил тихо и эффективно: вся семья мешала спать мне в поезде

Когда он вошёл в вагон поздним вечером, всё казалось обманчиво спокойным. Полупустое купе, тусклый свет, проводница с лицом уставшей школьной медсестры, чайник на столике, бурлящий с ленивой важностью. Воздух пах старым деревом, мятой и лёгкой надеждой на тихую ночь. Он даже позволил себе подумать: «Ну наконец-то - без драмы, без криков, без шансона».

Он ошибался.

За тонкой перегородкой, в соседнем купе, уже разворачивалась настоящая семейная опера - с хором, солистом и бессонной арией в стиле «блатной реализм».

Семья как стихийное бедствие
Отец - в майке с надписью «Отдыхаю с душой», будто это оправдание всему, что последует. Мать - в тапочках с выцветшей пумой и взглядом, способным расплавить стекло. И ребёнок. Не просто ребёнок, а живой ураган без центра и смысла, только с энергией и полным отсутствием понятия о границах.

- А давай я прыгну!
- Да попей уже воды, Вадик!
- Включи музыку, Славик, спать не хочется!

К десяти вечера Вадик превратился в персонального кошмар для всех, кто хотя бы пытался закрыть глаза. Он скакал с верхней полки на нижнюю, как будто проверял, насколько прочен советский вагон. И нашёл слабое место - одну скрипучую доску, которая теперь звучала при каждом его прыжке, как сигнал тревоги.

Пассажир из соседнего купе, до этого молчаливый и сдержанный, наконец вышел в коридор. Не громко, не агрессивно - просто с той усталой вежливостью, за которой уже слышится край.

- Может быть, потише? Люди спят. Или, по крайней мере, стараются.

Отец лишь поправил цепь на шее и бросил взгляд, будто услышал не просьбу, а личное оскорбление.

- Сейчас уже, сейчас. Уложим.

Но «сейчас» так и не наступило.

Ночь, которую украли
До полуночи в купе играл шансон - мрачный, протяжный, полный тюрем, верности и несправедливости мира. Свет включался каждые двадцать минут: то мать вспоминала о жажде, то отец искал телефон, то ребёнок объявлял, что ему «надо в туалет, срочно!».

К двум часам ночи соседнее купе стало зоной постоянного шума, а пассажир - человеком с пустыми глазами и полным бессилием. Он лежал, уставившись в потолок, и думал не о работе, не о планах, а о том, как справедливо было бы, если бы они, уснув, получили то же, что и он.

Он знал: его поезд приходит в пять утра. А эта семья едет дальше. Значит, у них будет время поспать. Долго. Глубоко. Без помех.

Он улыбнулся. Тихо. Про себя.

Утро мести
В 4:20 он встал. Не резко, не громко - как монах перед молитвой. Включил свет: не яркий, но достаточный, чтобы разбудить даже самых крепких спящих. Заварил чай с театральной медлительностью. Открыл термос так, будто выпускал на волю запертый крик.

Потом - печенье. Каждое движение сопровождалось шуршанием, хрустом, звоном фольги. Он доставал его медленно, будто выбирал не угощение, а оружие.

Музыку включил тихо. Джаз. Бах. Лёгкие шорохи. Достаточно громко, чтобы в соседнем купе начали ворочаться. Сначала отец застонал и перевернулся. Потом мать приподнялась, уставилась на него с выражением, будто он - радиоприёмник, случайно включившийся в 1943 году.

- Извините, не спится, - сказал он с вежливой улыбкой. - А чай, знаете ли, лучше заходит под утро.

Они промолчали. Только ребёнок заворочался, искренне не понимая, за что ему всё это.

Тихая победа
Поезд опоздал на час. Он сидел у окна, читал газету, пил чай, слушал свой плейлист и не сводил глаз с двери соседнего купе. Лица, появившиеся к пяти утра, были помятыми, как старые простыни. Усталость в них сидела глубоко - не на поверхности, а в костях.

Когда пришла его станция, он собрал вещи, оглянулся и сказал спокойно, почти дружелюбно:

- Всего доброго. Хорошей дороги. И… поменьше музыки на ночь. Вредит сну.

Он вышел на перрон с чемоданом в одной руке, недосыпом в глазах и странным, почти торжественным чувством. Не злости. Не обиды. А справедливости.

Это была не месть. Это была тихая победа - в личной войне, о которой никто не знал, кроме него самого.

Источник: Дзен