15 лет работаю проводником поезда и больше не могу молчать - вот, что наблюдаю каждый день
Но за этим словом - не профессия, а приговор и обет одновременно. Пятнадцать лет она встречает рассветы на перроне, считает километры по стуку колёс, знает по голосу - кто пьян, кто больной, кто уже не верит, что доехать стоит. Её вагон - не транспортное средство. Это театр одной страны, где разыгрываются драмы, комедии, трагедии - без цензуры, без монтажа, без хэппи-энда по заказу.
Она не рассказывает о себе. Она говорит за тех, кого обычно проносят мимо - взглядом из окна скорого.
Купе и плацкарт: два мира в одном поезде
Москва. Первые вагоны - как бизнес-зал аэропорта в движении: ноутбуки открыты, наушники вставлены, чай заказан с лимоном и без сахара. Люди здесь не едут - они перемещаются. Из переговоров в презентации, из офиса в отель. Их главная задача - не опоздать.
А в хвосте состава - совсем другая реальность. Люди здесь едут. На всё: на лечение, на похороны, на сезонную работу, на последнюю попытку начать заново. Билет в плацкарт - не транспортная услуга, а событие, которое обсуждают за столом неделю. Покупают в рассрочку у соседки. Копят, отказывая себе в хлебе. И берут с собой авоську: «а вдруг чего продам - на обратную хватит?»
Это не метафора. Это маршрут, который повторяется каждый день:Москва → Владимир → Нижний → Киров → Екатеринбург - и дальше, за Урал, где железная дорога становится единственной артерией. Где автобусы не ходят, самолёты - из разряда фантастики, а поезд - как последняя надежда.
«Государству я уже не нужна, а жить-то хочется»
Есть истории, которые не влезают в статистику.Галина Петровна, 72 года, кандидат наук, - вязала носки в дороге. Продавала по 100 рублей. Пенсия - 22 тысячи. Внук поступил в вуз, и теперь каждый узелок на спице - это шаг к его будущему.«А что делать, милая?» - спросила она, не требуя ответа. Вопрос был риторическим. Он висел в воздухе, как пар над кипящим чайником у кипятильника.
А рядом - молодой программист из Новосибирска, Женя. Лечил мать от рака. Взял кредиты на миллион. Не спас. Уехал в Москву - не за карьерой, а от долгов. Оставил всё. Его руки дрожат не от усталости - от того, что мир внезапно стал враждебным и без права на ошибку.
Или мужчина без работы, трое детей, жена на двух подработках. Ездит за водкой в соседнюю область - там на 50 рублей дешевле. Продаёт. Выживает. Упал с верхней полки в пьяном тумане - сломал позвоночник. Но первым делом спросил: «Меня теперь возить не смогут?«Потому что возить - не глагол. Это глагол-спасение.
Смерть в вагоне - не ЧП. Это рутина.
За 15 лет - 11 смертей. Инфаркт на «234 км», где скорая ехала четыре часа. Инсульт у бабушки, везущей грибы на рынок. Передозировка у парня, который просто не выдержал.И - самые страшные: билет в один конец. Люди, идущие к смерти не в отчаянии, а в заботе: «пусть дети не найдут, пусть родители не увидят, пусть соседи не узнают».Проводники знают: если человек один, молчит, не ест, не спит - надо подойти. Не с пустыми словами, а с чаем. С вопросом: «Вы куда едете?«Потому что иногда - ответ на этот вопрос может остановить трагедию.
Но никто не спрашивает проводника: «А вы как?«Психологической помощи нет. Инструкции - только негласные. А выговор - коллегам в курилке, между рейсами.
Но Россия - не только боль. Россия - ещё и рука, протянутая в темноте
Когда у старушки начался приступ, весь вагон - от дальнобойщика до школьницы - начал доставать таблетки из карманов. У кого «нитроглицерин», у кого «валидол», у кого просто вода в термосе. Мужик отдал свой тонометр: «Мне новый купить проще, а бабушка - одна».Это и есть «все свои». Не по паспорту. По боли.
Есть врач, который раз в месяц едет в деревню и оперирует на кухонном столе, потому что «фельдшер один на три села».Есть учительница на пенсии в 15 тысяч, которая копит год, чтобы свозить сельских детей на Волгу - «они же думали, это море».
А однажды два драчливых мужика - русский и азербайджанец - чуть не разнесли вагон из-за музыки. Потом узнали: у обоих сыновья служат в одной части. Сели. Выпили. Обнялись.«Дураки мы…«И в этом «дураки» - больше мудрости, чем в десятке официальных речей о «консолидации».
Надежда - последний, кто уходит
Пятнадцать лет назад в поездах пели. Пели всерьёз - под баян, под гитару, под треск колёс. Делились едой, как на фронте. Рассказывали детям сказки, потому что не было планшетов, и надо было заполнить время смыслом.
Сегодня - тишина. Wi-Fi пошёл, и все ушли в экраны. Но тишина - не пустота. В ней - усталость. В ней - разочарование. В ней - поколение, которое уже не верит, что «вот сейчас всё наладится».
И всё же - она работает.Потому что знает: для кого-то её поезд - единственный путь к врачу.Для кого-то - шанс увидеть море.Для кого-то - дорога домой - туда, где ещё ждут.
Она верит - не в систему. Не в чиновников. Не в цифры.Она верит в ту девочку из Забайкалья, которая прижималась к стеклу у Волги.Она верит, что та девочка станет врачом.Вернётся.Скажет: «Я помню тот поезд».
Когда в следующий раз вы сядете в вагон - оглянитесь.Вокруг вас - не попутчики.Это срез страны.Не та, что в эфире.А та, что держится на вере, на носках за 100 рублей, на последнем «ну, давайте мириться».Та, которую не покажут по ТВ - но без которой нет будущего.
Потому что железная дорога - это не просто сталь и шпалы.Это пульс.И пока он бьётся - страна жива.
Источник: dzen.ru
